Цель урока: Углубление представлений учащихся о культуре русской деревни и выявление причин ее заката в поэтическом диалоге Н. Клюева и С. Есенина.

Урок проходит в форме учебного диалога о двух художественных мирах крестьянских поэтов, двух сторонах народной культуры.

Это урок обобщения знаний учащихся о творчестве крестьянских поэтов, изучаемых ранее, и начало дискурса о судьбе народной культуры в условиях столкновения мира "живого" и "железного" - основных коллизий XX в.

На первом этапе урока "артисты" читают стихи Н. Клюева и С. Есенина, представляющие крестьянский космос, а затем в ходе свободной беседы идет их сопоставление. Выделяются реалии этого космоса, определяются особенности стилевой манеры каждого из поэтов.

Выбор стихов Н. Клюева не случаен: в них особенно хорошо чувствуется стилевая манера поэта, его фольклорные истоки, восходящие к календарно-обрядовой поэзии, сказкам, былинам, плачам и причитаниям русского Севера. Это своеобразие его поэтического мастерства точно подметил Осип Мандельштам в известном всем клюеведам высказывании: "Клюев пришел от величавого Олонца, где русский быт и русская мужицкая речь покоятся в эллинской важности и простоте. Клюев народен, потому что в нем уживается ямбический дух Баратынского с вещим напевом неграмотного олонецкого сказителя" (III, 34). Раскрыть эту клюевскую самобытность поможет прием сопоставления стихотворных текстов поэта с фольклорными, а также со стихами другого народного поэта - Сергея Есенина.

В ходе сопоставления учащиеся приходят к выводу, что поэт ни в коей мере не стилизует свой стих под народный, а народная поэзия словно заговорила в его стихах, приобретая новые вариации, мотивы, расцветку, которую вполне справедливо можно назвать узорочьем. Действительно, стихи Клюева "украсно украшены", переливаются, сверкают образами, напоминая узорчатое шитье или искусно выполненную чеканку. Может быть, они не так мелодичны, как стихи Есенина, но в них музыка больше напоминает народные плачи, причитания, былины, а изобразительные образы - иконопись. Здесь также напрашиваются и другие параллели: стиль "плетение словес" Иоанна Златоуста и его последователя Епифания Премудрого. Если Есенин аккумулировал в своих стихах энергию народной лирической песни, частушки и городского романса, то стих Клюева в большей мере восходит к народному эпосу, старообрядческой книжности, о чем заметил и сам поэт:

О, Боже сладостный, ужель я в малый миг      
Родимой речи таинство постиг,                
Прозрел, что в языке поруганном моем         
Живет Синайский глас и высший трубный гром?..

Вообще язык Клюева может стать предметом отдельного разговора на уроках культуры речи и стилистики. В литературе, как правило, происходит явление усвоения литературной кодифицированной речью языка отдельных говоров и диалектов. Клюевский стих же представляет совершенно уникальное явление. В нем чудом уцелевший к началу двадцатого века язык народа Русского Севера "перемолол" литературно-книжный язык. Это случилось, конечно, не сразу. В начале своего творческого пути Клюев отдал дань и книжной традиции, и поэтическим школам, здесь были и стилизации под других поэтов, что легко можно заметить, читая, к примеру, такие стихи, как "Где вы, порывы кипучие...", "Я болен сладостным недугом...". Но к двадцатым годам Клюев проник в сердцевину народного языка, а точнее языка Русского Севера, и "стихия ожившего языка всей своей мощью заговорила клюевскими стихами". И в последний раз в творчестве Клюева народная речь, уходящая в небытие крестьянская культура составили творческую конкуренцию книжной традиции, городской культуре. С уходом этого самобытного русского поэта русская культура и история, используя определение Осипа Мандельштама, "замкнула язык извне, отгородила его стенами государственности и церковности". Клюев - последний пример этой живой жизни народно-поэтического книжно-архаического языка, который "со всех сторон омывает и опоясывает грозной и безбрежной стихией" (II, 245).

Но с отменой и разорением крестьянской культуры государством произошла унификация народного языка. И поэт спешил запечатлеть хотя бы мемориальную фазу уходящей крестьянской культуры. В этой связи огромный интерес вызывают поэмы Клюева 20-х гг.: "Мать-Суббота", "Деревня", "Заозерье". В названных выше поэмах в концентрированном виде предстает клюевский поэтический космос, постижение которого поможет понять образную символику и мироконцепцию поэта в целом.

Как показывает опыт, пока самым продуктивным методом изучения поэм является комментированное чтение, в ходе которого учащиеся овладевают навыками анализа поэтических текстов Клюева, расшифровкой его художественных образов, восходящих к этнопоэтике. Комментирование осуществляют учитель и группа учащихся, получившая у него консультации.

В нашем исследовании данная тема изучалась на материале поэмы "Деревня". Основной пафос поэмы - воспевание эстетики быта и красоты духа русской деревни, вписанной в контекст русского бытия, и печальная песнь о ее трагической судьбе, обусловленной победой в ней темных, бездуховных сил.

Начинается тема с ключевого клюевского образа избы. Он варьируется, приобретает новые детали. Вместе с тем в нем отчетливо задана система пространственных координат и ориентиров. Изба - космос в миниатюре со своим низом (земляным полом) и верхом ("шеломом"), т.е. крышей, где "роятся звезды". Своим иконным Спасом - урожайным Богом, домашним:

У Бога по блину глазища, -        
И под лавкой грешника сыщет (663).

Здесь важна еще одна деталь: Бог - рукотворный: "Писан Бог эографом Климом" (663).

Обитателей своей избы поэт наделяет чертами богатырства, соединяющими в себе былинные и раблезианские мотивы ("баба с пузаном - / Не укрыть кафтаном, / Полгода, с телку весом").

Пространство избы включено в обобщенный сказочно-условный русский пейзаж - "тучи с лесом". Это символ Земли русской, вечного пути, тревоги, движения. Ассоциативно возникают новые пространственные ориентиры: Бухара, Алтай, Волга, Обь, задающие ее географические рамки. Как замечают учащиеся, в поэме художественное пространство строится по аналогии со "Словом о полку Игореве" и включает в себя исторические знаки (Иван Третий, Куликово поле). Так создается образ земли, соединяющий в себе природу, топонимику, время, историю.

Этот обобщенный образ включает в себя ряд архетипов, который открывается архетипом красной девушки (у Клюева "девки") - знака красоты, молодости, любви. Он включен в лирический контекст ("Ах девки - калина с малиной, /Хороши вы за прялкой с лучиной") и исторический ("Вон Полоцкая Ефросинья, / Ярославна - зегзица с Путивля / Евдокию - Донского ладу/ Узнаю по тихому взгляду" (664).

Если в девках автором отмечается их красота, верность, скромность ("тихий взгляд"), то в парнях - разбойничья их удаль, богатырство. Для этого автором задается контекст знаков-имен: Васька Буслаев, Коловрат :

Ах парни - Буслаевы Васьки,      
Жильцы из разбойной сказки,      
Васе лететь бы только на Буяны   
Добывать золотые кафтаны!        
Эво, как схож с Коловратом,      
Кучерявый, плечо с накатом (664).

Дополняют систему архетипов "Деревни" архетипы матерей и стариков (дедушек). Первые ассоциируются с райской яблоней, Богородицей с "немеркнущим" светом материнской любви, вторые с "ржаными, ячменными ликами" - символизируют святость и мудрость стариков.

Интонация в поэме неожиданно меняется, звучит причитание-заклинание:

Ты Рассея, Рассея-матка,       
Чертовая, заклятая кадка! (664)

В тексте появляется образ "черта рогатого", олицетворяющего зло. Исчезает поэтизация, эстетизация деревни, возникают мотивы крови, сжигающего огня, "маеты-змеи", "вьюги скрипучей", "волчьей тоски". Зло торжествует, гибнет духовность и сама душа деревни. Все это следствие великих прегрешений, совершенных "Рассеей":

Мы тонули в крови до пуза,  
В огонь бросали детей (665).

Примером вторжения этого бездуховного начала в тысячелетнюю крестьянскую культуру становится появление в деревне трактора. Здесь заметна явная перекличка с темой "железного коня" в поэме Есенина "Сорокоуст".

Поэтому следующим этапом урока будет сопоставление этих двух произведений, системы их идей и образов. В ходе диалога выясняется, что Есенин один из первых в послереволюционные годы увидел и отразил в своем творчестве крушение тысячелетней крестьянской культуры. Приведем высказывания учащихся.

"Наступил индустриальный железный XX в., который ознаменовался столкновением города с деревней, и в этой схватке побеждал город. В нашей отечественной истории данный конфликт протекал особенно остро, так как Россия всегда была страной прочных деревенских традиций (в деревне проживала основная масса населения). Наступление этой индустриальной эпохи в поэме особенно хорошо передают следующие строки:

О, электрический восход,            
Ремней и труб глухая хватка,        
Се изб бревенчатый живот            
Трясет стальная лихорадка! (II, 80)"

"Конфликт между городом и деревней усугубила революция, приведшая к диктату рабочих над крестьянством. Поэт тяжело переживал эту трагедию гибели голубой, "древесной" Руси. Его поэма не случайно получила название "Сорокоуст": поэт поет заупокойную песнь уходящей в небытие родной стране".

"Через всю поэму проходят два образа: образ "красногривого жеребенка", символизирующего все живое, одухотворенное, прекрасное, и образ поезда, "железного коня", этого монстра наступившей индустриальной эпохи. В соревновании этих двух коней победа за бездушным "железным гостем", словно явившимся из другого мира:

Милый, милый, смешной дуралей,      
Ну куда он, куда он гонится?        
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница? (II, 80)"

Учитель просит ребят обратить внимание на звукопись поэмы, авторские интонации, другие образы этого живого мира.

Отмечается, что трагическое состояние мира уже ощущается в первой строке. Оно передается как при помощи образа "погибельного рога", так и посредством целого ряда аллитераций, представленных повторением согласных звуков и звуковых сочетаний: тр, б, п, г. Ощущение катастрофы усиливается в последующих строках. Весь крестьянский мир в ожидании беды, хотя и не предполагает своей трагической участи. Страшным предсказанием звучат слова автора:

Никуда вам не скрыться от гибели,       
Никуда не уйти от врага.                
Вот он, вот он с железным брюхом,       
Тянет к глоткам равнин пятерню (II, 79).

Заканчивается поэма картиной смерти. Происходит прямое столкновение мира "живого", природного с миром "железным", и первый удар на себя принимает рябина, символ женщины, России, дерево, понимаемое в славянской мифологии как праматерь всего крестьянского мира.

Как и в поэме Есенина, в "Деревне" Клюева живой "древесный", "избяный" мир подвергся нашествию "железного коня", "скверного гостя".

Мир древесный испытывает ужас перед наступлением этого мира железа:

Утопиться в окуньей гати         
Бежали березки в ряд.            
За ними с пригорка елки          
Разодрали ноженьки в кровь(666). 

Важно заметить, что у обоих поэтов первый удар "железного коня" принимает на себя дерево. У Есенина это рябина, у Клюева береза и ель. (Береза - берегиня, символ женского начала, России. Ель - символ печали, горя). В ходе сопоставления текстов приходим к выводу, что художественная мысль Есенина выражена более однозначно: поэт-псаломщик поет заупокойную песнь уходящей Руси, что уже заявлено самим названием поэмы. Авторская позиция Клюева сложнее. Он, создавая свою поэму, словно вяжет кружева, соединяя воедино образы прошлой и настоящей деревни. Благодаря многим подробностям из жизни "избяного космоса", широким лирическим обобщениям, микросюжетам, из которых состоит поэма, создается ощущение эпического размаха изображаемого, его многослойности. Вместе с тем, как и Есенин, Клюев нередко прямо высказывает свое отношение к современным ему событиям в России, русской деревне, хотя и не отказывается от сложной образности:

Ты Рассея, Рассея теща,    
Насолила ты лихо во щи,    
Намаслила кровушкой кашу - 
Насытишь утробу нашу! (667)

Финал поэмы также неоднозначен. Нарушен в былом уютном мире деревни покой и гармония, из жизни ушла красота и сказка, весь "избяной космос" сузился до размеров "низколобой коробейки":

У прялки сломало шейку,      
Разбранились с бердами льны, 
В низколобую коробейку       
Улеглись загадки и сны (666).

Живое побеждает всякая нечисть: "Домовые, нежити, мавки - / Только сор, заскорузлый прах..." (666). Уходит из жизни дед, олицетворяющий незыблемость прежних жизненных устоев. Только "железный гость" равнодушно продолжает свою разрушительную работу:

А гость, как оса в сетчатке,     
Зенков не смежит на миг... (667).

И все же автора не покидает надежда на возможное возрождение деревни, России после того, как она достигнет предела в своем дьявольском искушении:

Только будут, будут стократы 
На Дону вишневые хаты,       
По Сибири лодки из кедра,    
Олончане песнями щедры (667).

Эта надежда основана на вере в животворную душу народа, покровительство заступницы - матери-Богородицы, святой Пирогощи. Так за символами и знаками, авторским "плетением словес" прочитывается судьба России, ее героико-поэтическое прошлое, трагическое настоящее и предполагаемое будущее.

В ходе сопоставления и диалога двух художественных миров, восходящих к народному, крестьянскому космосу, учащиеся постигают запечатленную обоими поэтами трагедию русской деревни, учатся текстовому анализу непривычных для наших современников по своей художественной стилистике клюевских произведений, долгое время пребывающих в забвении, чтобы со временем прочитать наиболее сложные его поэмы - "Погорельщину", "Песнь о Великой Матери" - ярчайшие художественные явления отечественной культуры XX в.

Данный урок может начинать серию уроков, связанных с трагической судьбой крестьянской культуры, раскрытие которой стало содержанием творчества многих писателей XX в: А. Платонова, М. Шолохова, А. Твардовского, А. Солженицына, Ф. Абрамова, В. Белова, В. Распутина. На материале текстов Н. Клюева и С. Есенина учащиеся также обучались истолкованию культурно-семантических знаков текста, связанных с народной культурой.