Проблемы гуманизма в "Конармии" И. Э. Бабеля.
(11 класс)

В 1920 году Бабель добровольно вступил в ряды Первой Конной армии и отправился на фронт. Основываясь на своих непосредственных впечатлениях, он написал "Конармию" - сборник небольших новелл, связанных темой гражданской войны, единым образом повествователя и повторяющимися персонажами без подробного описания их жизни. Мерцающая многолюдность оправдана буднями Первой Конной - кто-то погибает, кто-то теряется на дорогах войны. Писатель показывает все ужасы гражданской войны: жестокость, насилие, разрушение старой культуры. В этот процесс вовлечены простые люди - казаки, конармейцы - и представители интеллигенции. Повествование ведется от лица Кирилла Васильевича Лютова, который говорит о себе: "Я окончил юридический факультет и принадлежу к так называемым интеллигентным людям". Лютов глубоко одинок. Он, образованный человек, знающий языки, наделенный чувством прекрасного, попадает в среду, в которой "режут за очки". Его не хотят принимать, пока он не совершит убийство (пусть это убийство гуся, но для интеллигента оно - трагедия). Только после расправы с гусем Лютов сливается с массой красноармейцев, сказавших о нем: "Парень нам подходящий". Но это лишь видимость. Он все равно чужой среди них. "Ты из киндербальзамов, и очки на носу. Какой паршивенький! Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки". "Канитель тут у нас с очками, и унять нельзя. Человек высшего отличия - из него здесь душа вон. А испорть вы даму, самую чистенькую даму, тогда вам от бойцов ласка..." Так относились к интеллигенции революционные массы, низы, те, "кто был ничем" и стал "всем", основная сила, совершившая революцию.

"Конармия" открывается первой новеллой "Переход через Збруч", типично бабелевской. Вот её начало: "Начдив донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете. Штаб выступил из Крапивно, и наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе..." Казалось бы, краткость, очерковость должна ввести читателя в стремительные действия, но Бабель позволяет себе и нам полюбоваться и на поля пурпурного мака, и на игру ветра в желтеющей ржи, и девственной гречихой, и "жемчужным туманом березовых рощ" (яркие, зрительные образы материнской щедрости природы!) и вдруг..." оранжевое солнце катится, как отрубленная голова", "штандарты заката веют над нашими головами", "кто-то тонет и звонко порочит богородицу", "запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу". Ткань повествования образует сложное единство патетики и скорби, плоти и духа. Вот как сосуществуют эти начала в бабелевском описании ночлежки в Новограде в бедной еврейской семье: "Все убито тишиной, и только луна, обхватив синими руками свою круглую, блещущую, беспечную голову, бродяжит под окном". Женщина снимает одеяло с заснувшего отца, "глотка его вырвана, лицо разрублено пополам, синяя кровь лежит на его бороде, как кусок свинца". Этот натурализм кажется излишним, тошнотворным, но без этого описания нам не понять скорбь и силу восставшего духа в этой несчастной: "...И теперь я хочу знать, я хочу знать, где ещё на всей земле вы найдете такого отца, как мой отец". Манера письма вроде бы бесстрастная (автор не высказывается по поводу увиденного), но на самом деле позиция его активная: не рвать на себе волосы, не кричать, а стиснув зубы, понять любого человека, застигнутого исторической метелью, разделить в нем "высокое" и "низкое", героическое и жестокое.

Герой повествования - Лютов - гуманист, и он вполне сознательно оказался среди красных казаков, думая, что война осуществит Интернационал добрых людей. Но хорошие люди не убивают. Значит, революцию делают злые люди. Вот для того, чтобы раз и навсегда понять суть происходящего, освободиться от ложных иллюзий, "розовых" очков, Лютову понадобилось оказаться в гуще революции. В описаниях Лютова-Бабеля событий, характеров нет пасквиля, а есть жестокая правда могучего, вольного, кровавого потока жизни.

Лютов не может заставить себя отрешиться от заповедей морали. Осквернение церквей, насилие над женщинами, жестокость по отношению к пленным - все это болью отзывается в его душе. Он никогда не превратиться в одного из них, не станет точно таким, как Василий Курдюков, хладнокровно описавший убийство собственного отца, или Афонька Бида, бестрепетно застреливший раненого Долгушова. Чтобы вести себя, как эти люди, надо так же мало знать и не иметь понятия о нравственном законе.

Лютов не единственный интеллигент в "Конармии". Сражаясь в Польше, герои книги постоянно сталкиваются с местным населением - поляками и евреями. Еврейская культура особенно много значит для Бабеля, знавшего её с детства. Большинство евреев, изображенных в "Конармии", образованные, оберегающие свою культуру и традиции люди. Например, "в рассказе Гедали" мы видим человека, который ни в каких обстоятельствах не может отказаться от своих национальных традиций: "Революция - скажем ей "да", но разве субботе мы скажем "нет"? Но и он, одухотворенный Гедали, вынужден во время войны торговать на рынке мелом, синькой и фитилями. Революция не принесла ему и другим евреям ничего, кроме новых бед: "И вот мы все, ученые люди, мы падаем на лицо и кричим на голос: горе нам, где сладкая революция?.."

Итак, мы видим, что гражданская война чужда интеллигентному человеку. Это царство дикости, разрушение культуры - и русской, и польской, и еврейской.

И. Бабель, в отличие от многих других растерянных, выбитых из колеи интеллигентов, таких, к примеру, как И. Бунин или М. Волошин, осознавал происходящее на редкость ясно, четко и полно. Он радостно приветствовал Октябрь и пошел в Первую Конную, имея за плечами опыт журналиста столичных газет, политработника, сотрудника в иностранном отделе ЧК, участника продовольственных экспедиций на Волгу. И. Бабель, вернее, Лютый понимал проблемы и задачи, стоявшие перед страной в тот период, как никто другой. Но как никто другой повествователь "Конармии" видел насилие, ужас, несправедливость с гуманистической точки зрения войны. Это отразилось в рассказах "Переход через Збруч" - о бессмысленной жестокости поляков, не выполнивших единственной просьбы человека, умолявшего не убивать его на глазах дочери; "Письмо" -письмо одного из бойцов домой к матери, где на первом месте стоят рекомендации по уходу за лошадью, а на втором, как незначительное и само собою разумеющееся, описано убийство брата отцом, а потом убийство отца третьим братом. Лютый чувствовал невозможность слиться с массой до конца, чувствовал, что интеллигенция никогда не примет психологии и "гуманизма" массы.

Один из самых серьезных гуманистических вопросов, рассматриваемых в литературе о гражданской войне, - это проблема, что же отряд должен в сложной ситуации делать со своими тяжелоранеными бойцами: нести их, взяв с собой, подвергая весь отряд риску, бросать, оставляя на мучительную смерть, или приканчивать.

В повести Бориса Лавренева "Сорок первый" этот вопрос, который много раз поднимается во всей мировой литературе, выливаясь порой в спор о безболезненном умерщвлении безнадежно больных, решается в пользу убийства человека окончательно и бесповоротно. В живых из двадцати пяти отряда Евсюкова остается меньше половины - остальные отстали в пустыне, и комиссар их собственноручно пристрелил. Было ли это решение гуманным по отношению к отставшим товарищам? Точно сказать этого нельзя, ведь жизнь полна случайностей, и могли погибнуть все, либо все уцелеть. Фадеев решает подобный вопрос так же, но с гораздо большими нравственными мучениями героев. А несчастный интеллигент Мечик, случайно узнав о судьбе больного Фролова, бывшего ему почти другом, о принятом жестоком решении, пытается этому помешать. Его гуманистические убеждения не позволяют ему принять убийство в такой форме. Однако попытка эта в описании А. Фадеева выглядит как позорное проявление малодушия. Почти так же в подобной ситуации поступает бабелевский Лютов. Он не может пристрелить умирающего товарище, хотя тот сам его просит об этом. А вот его товарищ выполняет просьбу раненого без колебаний и еще хочет вдобавок Лютова пристрелить за предательство.

" - Афоня, - сказал я с жалостной улыбкой и подъехал к казаку, - а я вот не смог.

- Уйди, - ответил он, бледнея, - убью! Жалеете вы, очкастые, нашего брата, как кошка мышку...

И взвел курок.

Холуйская кровь! - крикнул Афонька. - Он от моей руки не уйдет..."

Другой же красноармеец Лютова жалеет и угощает яблоком. В этой ситуации Лютов скорее будет понят, нежели люди, которые с одинаковой легкостью стреляют врагов, затем своих друзей, а после угощают оставшихся в живых яблоками! Впрочем, Лютов вскоре сживается с такими людьми - в одном из рассказов он чуть не сжег дом, где ночевал, и все ради того, чтобы хозяйка принесла ему поесть.

Здесь возникает еще один гуманистический вопрос, имеют ли бойцы революции право на грабеж? Разумеется, его можно также назвать реквизицией или заимствованием на благо пролетариата, но суть дела от этого не меняется. Отряд Евсюкова забирает у киргизов верблюдов, хотя се понимают, что после этого киргизы обречены, партизаны Левинсона отбирают свинью у корейца, хотя она для него - единственная надежда прожить зиму, а конармейцы Бабеля везут за собой телеги с награбленными (или реквизированными) вещами, и "мужики со своими конями хоронятся от наших красных орлов по лесам". Подобные действия вообще вызывают противоречие. С одной стороны, красноармейцы делают революцию на благо простого народа, с другой стороны, они этот же народ грабят, убивают, насилуют. Нужна ли народу такая революция?

Ответ на этот вопрос пытались найти многие писатели XX века. В советское время этого вопроса и не могло быть, революцию принимали как нечто святое и необходимое. Сейчас, когда происходит переоценка ценностей, и люди заново пересматривают старые вопросы, эта проблема становится актуальной и в наше время.