Между тем победители-татары подошли было к Владимиру, но не решились на приступ и удалились сперва к Мурому, потом к Нижнему, откуда Улу-Махмет со всею Ордою и пленным великим князем отступил к Курмышу, отправивши посла своего Бегича к Шемяке, который мог теперь думать, что благоприятная судьба внезапною развязкою дает ему желанное торжество. Он принял посла с большою честию и отпустил его, по выражению летописца, Lсо всем лихом на великого князя¦ и вместе с Бегичем отправил к хану своего посла, дьяка Дубенского, хлопотать о том, чтоб Василию не выйти на великое княжение. Но хан хотел кончить дело как можно скорее, как можно скорее получить выгоды от своей победы; думая, что посол его, долго не возвращавшийся от Шемяки, убит последним, Махмет вступил в переговоры с своим пленником и согласился отпустить его в Москву. Касательно условий освобождения свидетельства разногласят: в большей части летописей сказано: LЦарь Улу-Махмет и сын его утвердили великого князя крестным целованием, что дать ему с себя окуп, сколько может¦; но в некоторых означена огромная сумма - 200000 рублей, намекается также и на другие какие-то условия: LА иное бог весть, и они между собою¦; во всяком случае трудно согласиться, чтоб окуп был умеренный. Летописи единогласно говорят, что с великим князем выехали из Орды многие князья татарские со многими людьми. И прежде Василий принимал татарских князей в службу и давал им кормление - средство превосходное противопоставлять варварам варваров же, средство, которое Россия должна была употреблять вследствие самого своего географического положения; но современники думали не так: мы видели, как они роптали, когда при отце Василия давались литовским князьям богатые кормления; еще более возбудили их негодование подобные поступки с татарами, потому что в них не могла еще тогда погаснуть сильная ненависть к этому народу, и когда к тому еще были наложены тяжкие подати, чтоб достать деньги для окупа, то неудовольствие обнаружилось в самых стенах Москвы: им спешил воспользоваться Шемяка. Теперь больше чем когда-либо Юрьевич должен был опасаться Василия, потому что посол его к хану был перехвачен, и великий князь знал об его замыслах; но, занятый делами татарскими, он не мог еще думать о преследовании Димитрия. Последний спешил предупредить его и начал сноситься с князем Борисом тверским и можайским князем Иваном Андреевичем, у которого хотя прежде и было неудовольствие с великим князем, однако потом заключен был мир: Василий дал ему Козельск с волостями, и можайский князь вместе с братом, как мы видели, находились в Суздальской битве. Шемяка сообщил князьям слух, который носился тогда, об условиях Василия с ханом Махметом: шла молва, будто великий князь обещал отдать хану все Московское княжество, а сам удовольствовался Тверью. Князья тверской и можайский поверили или сочли полезным для себя поверить и согласились действовать заодно с Шемякою и московскими недовольными, в числе которых были бояре, гости и даже чернецы, а главным двигателем был Иван Старков; из бояр Шемякиных главными советниками летописец называет Константиновичей, из которых после на видном месте является Никита Константинович.
  В 1446 году московские недовольные дали знать союзным князьям, что Василий поехал молиться в Троицкий монастырь; Шемяка и Можайский ночью 12 февраля овладели врасплох Москвою, схватили мать и жену великого князя, казну его разграбили, верных бояр перехватали и пограбили, пограбили также многих граждан, и в ту же ночь Можайский отправился к Троице с большою толпою своих и Шемякиных людей. Великий князь слушал обедню 13 числа, как вдруг вбегает в церковь рязанец Бунко и объявляет ему, что Шемяка и Можайский идут на него ратию. Василий не поверил ему, потому что Бунко незадолго перед тем отъехал от него к Шемяке. LЭти люди только смущают нас, - сказал великий князь, - может ли быть, чтобы братья пошли на меня, когда я с ними в крестном целовании?¦ - и велел выбить Бунка из монастыря, поворотив его назад. Не поверивши Бунку, великий князь послал, однако, на всякий случай сторожей к Радонежу (на гору), но сторожа просмотрели ратных людей Можайского, ибо те увидали их прежде и сказали своему князю, который велел собрать много саней, иные с рогожами, другие с полостями, и положить в них по два человека в доспехах, а третьему велел идти сзади, как будто за возом. Въехавши на гору, ратники выскочили из возов и перехватали сторожей, которым нельзя было убежать, потому что тогда снег лежал на девять пядей. Забравши сторожей, войско Можайского пошло тотчас же к монастырю. Великий князь увидал неприятелей, как они скакали с Радонежской горы к селу Клементьевскому, и бросился было на конюшенный двор, но здесь не было ни одной готовой лошади, потому что сам он прежде не распорядился, понадеявшись на крестное целование, а люди все оторопели от страха. Тогда Василий побежал в монастырь, к Троицкой церкви, куда пономарь впустил его и запер за ним двери. Тотчас после этого вскакали на монастырь и враги; прежде всех въехал боярин Шемякин Никита Константинович, который разлетелся на коне даже на лестницу церковную, но, как стал слезать с лошади, споткнулся об камень, лежащий на паперти, и упал: когда его подняли, то он едва очнулся, шатался точно пьяный и побледнел как мертвец. Потом въехал на монастырь и сам князь Иван и стал спрашивать, где князь великий. Василий, услыхав его голос, закричал ему из церкви: LБратья! помилуйте меня! Позвольте мне остаться здесь, смотреть на образ божий, пречистой богородицы, всех святых; я не выйду из этого монастыря, постригусь здесь¦, - и, взявши икону с гроба св. Сергия, пошел к южным дверям, сам отпер их и, встретив князя Ивана с иконою в руках, сказал ему: LБрат! Целовали мы животворящий крест и эту икону в этой самой церкви, у этого гроба чудотворцева, что не мыслить нам друг на друга никакого лиха, а теперь не знаю, что надо мною делается?¦ Иван отвечал: LГосударь! если мы захотим сделать тебе какое зло, то пусть это зло будет над нами; а что теперь делаем, так это мы делаем для христианства, для твоего окупа. Татары, которые с тобою пришли, когда увидят это, облегчат окуп¦.
  Василий, поставив икону на место, упал пред чудотворцевым гробом и стал молиться с такими слезами, воплем и рыданием, что прослезил самих врагов своих. Князь Иван, помолившись немного в церкви, вышел вон, сказавши Никите: LВозьми его¦. Великий князь, помолившись, встал и, оглянувшись кругом, спросил: LГде же брат, князь Иван?¦ Вместо ответа подошел к нему Никита Константинович, схватил его за плеча и сказал: LВзят ты великим князем Димитрием Юрьевичем¦. Василий сказал на это: LДа будет воля Божия!¦ Тогда Никита вывел его из церкви и из монастыря, после чего посадили его на голые сани с чернецом напротив и повезли в Москву; бояр великокняжеских также перехватали, но о сыновьях, Иване и Юрии, бывших вместе с отцом в монастыре, даже и не спросили. Эти малолетные князья днем спрятались вместе с некоторыми из слуг, а ночью убежали в Юрьев, к князю Ивану Ряполовскому, в село его Боярово; Ряполовский, взявши их, побежал вместе с братьями Семеном и Димитрием и со всеми людьми своими в Муром и там заперся. Между тем великого князя привезли в Москву на ночь 14 февраля и посадили на дворе Шемякине; 16 числа на ночь ослепили и сослали в Углич вместе с женою, а мать, великую княгиню Софью Витовтовну, отослали на Чухлому. В некоторых летописях приведены причины, побудившие Шемяку ослепить Василия: LЗачем привел татар на Русскую землю и города с волостями отдал им в кормление? Татар и речьих любишь сверх меры, а христиан томишь без милости; золото, серебро и всякое имение отдаешь татарам, наконец, зачем ослепил князя Василия Юрьевича?¦ Услыхавши об ослеплении великого князя, брат жены его, князь Василий Ярославич, вместе с князем Семеном Ивановичем Оболенским убежали в Литву. Мы видели литовских князей в Москве, теперь видим явление обратное: и великие князья литовские принимают московских выходцев точно так же, как московские принимали литовско-русских, - с честию, дают им богатые кормления: так, Василию Ярославичу дали Брянск, Гомель, Стародуб, Мстиславль и многие другие места. Из бояр и слуг Васильевых одни присягнули Шемяке, другие убежали в Тверь; всех отважнее поступил Федор Басенок, объявивший, что не хочет служить Шемяке, который за это велел заковать его в железа; но Басенок успел вырваться из них, убежал в Коломну, подговорил там многих людей, разграбил с ними Коломенский уезд и ушел в Литву к князю Василию Ярославичу, который отдал ему и князю Семену Оболенскому Брянск.