Природа и национальный мир в поэзии Н. Рубцова

При жизни поэта были опубликованы всего четыре небольших сборника: "Лирика" (1965 год, Архангельск), "Звезда полей" (1967 год, Москва), "Душа хранит" (1969 год, Архангельск), "Сосен шум" (1970 год, Москва). Уже после трагической смерти поэта выходят сборники "Зеленые цветы" (1971), "Последний пароход" (1973), "Избранная лирика" (1974).

Уже первые сборники позволили критике закрепить место Н. Рубцова в ряду "деревенской" литературы. Размышляя над тем, "деревенский" ли поэт Н. Рубцов, критик и литературовед Вадим Кожинов справедливо отметил: "Деревня стала необходимой ... не сама по себе, не как поэтическая тема, но ... как своеобразная мера всего, как исток всей жизни Родины". Можно говорить, что такой мерой, центром, "осью" поэтического мира Н. Рубцова становится не советская деревня как таковая, а традиционный национальный мир со своими вековечными законами жизни:

Вокруг любви моей непобедимой

К моим лугам, где травы я косил,

Вся жизнь моя

Вращается незримо,

Как ты, Земля,

Вокруг своей оси...

("Давай, земля, немножко отдохнем")

Это пространство национального мира соседствует в лирике поэта с пространством современной ему социальной жизни. Они противопоставлены друг другу: в одном из них "шум и пыльные хвосты", его населяют герои Ф. Достоевского "мерещится, что это Достоевский", оно наполнено метаниями и маетой, другое - пространство луга, леса, дола, поля, хутор, дома, очага, в которых обретаются тишина, истина и душевный покой.

В этой деревне огни не погашены,

Ты мне тоску не пророчь!

Светлыми звездами нежно украшена

Тихая зимняя ночь.

"Зимняя песня" (1965).

Взглянул на кустик - истину постиг.

Он и цветет и плодоносит пышно,

Его питает солнышко, и слышно,

Как в тишине поит его родник.

"Взглянул на кустик" (1967).

Сердце стынет

В такую ночь. Но все равно

Мне хорошо в моей пустыне,

Не страшно мне, когда темно.

Я не один во всей вселенной.

Со мною книги и гармонь,

И друг поэзии нетленной-

В печи березовый огонь.

"Зимовье на хуторе" (1966).

В. Кожинов так определили место природы в лирике Н. Рубцова: "Природа ... почти не выступает как объект изображения. Его стихи воплощают органическое, хотя и противоречивое единство человека и природы, которые как бы непрерывно переходят друг в друга. Между тем пейзаж в собственном смысле подразумевает известную отчужденность, отделенность от природы".

Натурфилософия Н. Рубцова достаточно сложна. Природное пространство в его стихотворениях распадается на два начала: далекий мир звезд ("Ночное ощущение", "Вечернее происшествие") и близкий мир ("Зеленые цветы", "Доволен я буквально всем", "Взглянул на кустик...").

Можно говорить о специфическом агностицизме поэта. По мнению Н. Рубцова, мироздание настолько огромно, что не может быть познано разумом, но доступно пониманию через ощущение: "Я чуток как поэт, бессилен как философ", - говорит его лирический герой. Понимание природы у Н. Рубцова связано с его представлением о том, что мирозданье таинственно и непознаваемо. Ощущение этого рождает у человека чувство страха ("Вечернее происшествие") и осознание того, что далекое пространство космоса равнодушно к судьбе человека, поэтому в лирическом сюжете многих стихотворений ситуации встречи и столкновения с мирозданием возникает стремление вернуться в близкий герою национальный мир, представленный образами дома и семьи, очага.

В отличие от космоса, малый природный мир познаваем не только через ощущения, но и через его философское осмысление. В стихотворении "Взглянул на кустик..." природа подсказывает герою универсальный закон земного бытия, который он переносит на социальную жизнь человека: гармония человека с миром возможна только тогда, когда личность определяет свое место в бытии, не устремляясь за ложными социальными ценностями: "Тянулись к солнцу - вот и обожглись".

Темы культуры, истории и цивилизации в поэзии И. Бродского.

Среди ряда особенностей, определяющих неповторимость поэзии И. Бродского и отличие ее от поэзии других "певцов слова", важным является то, каким образом поэт воспринимает окружающий мир. В нарисованных им поэтических картинах рождается эффект раздробленности мира. Мир у И. Бродского как бы разделен на пространственные и эмоциональные отсеки, никак не связанные между собой. Отсюда рождается ощущение того, что мир готов разлететься на части, но единая лирическая позиция, единое мироощущение собирает его, не дает ему распасться. Таким образом, авторское сознание выступает в качестве сдерживающего фактора.

Эти два начала - динамика разлетающегося мира и напряженность речи, сдерживающей его, и обусловливают особый ритмико-синтаксический строй стихов И. Бродского. Стих у И. Бродского все время как бы "ломается" (поэтика переносов), но не рвется благодаря интеллектуальному, метафизическому началу в мироощущении поэта.

Я родился и вырос в балтийских болотах, подле

серых цинковых волн, всегда набегавших по две,

и отсюда - все рифмы, отсюда тот блеклый голос,

вьющийся между ними, как мокрый волос,

если вьется вообще. Облокотясь на локоть,

раковина ушная в них различит не рокот,

но хлопки полотна, ставень, ладоней, чайник,

кипящий на керосинке, максимум - крики чаек...

"Я родился и вырос..."

Момент разрыва ритма, строки, стиха преодолевается сдержанностью поэта ("блеклый голос", "не рокот"), которая имеет как культурные, так и народные корни. Культурные корни - в опоре на классическую поэтическую традицию. Народные корни связаны как с особенностями природы Ленинграда, родины поэта ("балтийские болота"), так и с историей его основания ("серые цинковые волны"). На самом деле, за сдержанностью поэта скрываются глухая тоска и отчаянье, которые вызваны отторжением поэта от мира.

Сдержанность, остраненность проявляется и в той позиции, которую занимает лирическое "я" в художественном мире И. Бродского. Личность в этом мире никогда не говорит о себе прямо, но всегда косвенно. Присутствие героя, его ощущения чаще всего передаются поэтом через вещный мир, отсюда первое, что поражает читателя - это обилие вещей, нагромождение, готовое вот-вот рухнуть ("Эклога 5-я (летняя)", "Большая элегия Джону Донну", "Рождественский романс", "Я обнял эти плечи и взглянул..."). В поэзии И. Бродского выражаются не идеи как таковые, а мироощущение человека, его различные состояния души, из которых и извлекается идея. Это поэзия бездействия, созерцания, вглядывания и вслушивания в мир.

Звуки смолкают. И глухо - глуше,

чем это воспринимают уши -

листва, бесчисленная, как души

живших до нас на земле, лопочет

нечто на диалекте почек...

Вслушайся, как шуршат метелки

петушка-или-курочки! что лепечет

ромашки отрывистый чет и нечет!

как мать-и-мачеха им перечит,

как болтает, точно на грани бреда,

примятая лебедою Леда

нежной мяты...

"Эклога 5-я (летняя)"

В поэзии И. Бродского не лирический герой создает мир, а мир (вещи, люди, явления) формируют его, определяя настроение, мироощущения, голос. Герой принимает формы этого мира, а так как мир сложен и многогранен, то герой может двоиться, троиться, это хор двойников, передающий голоса мира.

Я был только тем, чего

ты касалась ладонью...

Это ты, теребя

штору, в сырую полость

рта вложила мне голос,

окликавший тебя.

Я был попросту слеп.

ты, возникая, прячась,

даровала мне зрячесть...

"Я был только тем, чего..."

Мир у И. Бродского - велик, необозрим, непознаваем, он не имеет единого центра, то есть человек не может претендовать на центральное место в бытии.

Жизнь - сумма мелких движений. Сумрак

в ножнах осоки, трепет пастушьих сумок,

меняющийся каждый миг рисунок

конского щавеля, дрожь люцерны,

чабреца, тимофеевки - драгоценны

для понимания законов сцены,

не имеющей центра...

"Эклога 5-я (летняя)"

Мир подвижен, он все время перетекает, изменяется, его движение безостановочно, и бессмысленно ("Рождественский романс"). Многомерность жизни приводит поэта к мысли об антиномичности ее устройства: движение - неподвижность, верх - низ, добро - зло, между которыми движется лирический герой И. Бродского.

Я был только тем...

Так, бросаем то в жар,

то в холод, то в свет, то в темень,

в мирозданье потерян,

кружится шар.

"Я был только тем, чего..."

Передвигаясь в мире антиномий, лирический герой осознает релятивизм всех, казалось бы, безусловных ценностей: любви, дружбы, добра, зла, ненависти. Он перестает быть частью человеческого мира, поднимаясь над ним, как душа Джона Донна. Отсюда - безграничная свобода и безграничное одиночество, грусть и тоска, ирония и самоирония по отношению к себе. Вместе с тем, ирония и самоирония становятся опорой внутри поэта, так как опоры вовне он не находит ("С видом на море"). Экзистенциальное одиночество и релятивизм заставляют искать опору в универсальных понятиях: время, пространство, жизнь, смерть, слово, культура.

Если окружающий мир у И. Бродского изменчив и находится в постоянном движении, то мир социальный и история устойчивы и постоянны, не подвержены каким-либо переменам. История у И. Бродского всегда одна и та же ("К Евгению"). Поэт не доверяет истории, она для него обессмыслена тиранией, злобой, жестокостью, смертью. Истории он противопоставляет природу как воплощение вечности жизни, которая не замарана кровью и насилием.

Лучше плыть пароходом, качающимся на волне,

участвуя в географии, в голубизне, а не

только в истории - этой коросте суши.

Лучше Гренландию пересекать, скрипя

лыжами, оставляя после себя

айсберги и тюленьи туши...

"Квинтет"

Поэт пытается остановить "Титаник мысли", гибельный путь истории, в которой невозможно что-либо понять, в чем-либо разобраться.

Я понимаю только жужжание мух

на восточных базарах!

"Квинтет"

Отсутствие веры в изначальный смысл истории определяет и неверие И. Бродского в цивилизацию. Он считает, что современная цивилизация идет по неправильному, гибельному пути, так как в основе ее лежит принцип выживания сильнейшего, эгоизм. И. Бродский так же, как и истории, противопоставляет цивилизации природу, говоря о том, что "в серебре ручья нет никакой корысти". По И. Бродскому, цивилизация и социальный мир неизменны, в них нет никаких положительных сдвигов.

Скучно жить, мой Евгений. Куда ни странствуй,

всюду жестокость и тупость воскликнут: "Здравствуй,

Вот и мы!". Лень загонять в стихи их.

"К Евгению"

У И. Бродского ничего нет в схватке с несправедливым социальным миром, с цивилизацией, историей, временем и пространством, кроме слова. Условности всех ценностей - любви, счастья, дружбы - противостоит безусловность поэтического слова. Отсюда абсолют в поэтическом сознании И. Бродского - вера в слово. Только слово может противостоять смерти. Оно является носителем и хранителем культурных ценностей, исторической памяти, и поэтому оно - бессмертно.