1.2.Метафизика присутствия и понятие "письма"

Деррида обращает внимание на место и роль голоса и устного слова в Западной культурной традиции. Абсолютное само-присутствие субъекта в философских онтологиях связывается с актом говорения, в котором мышление и достигает желаемой замкнутости, присутственности и тотальности. В "метафизике присутствия" голос становится онтологически первичным. Все метафизческие определения истины практически неотделимы от главенствующей инстанции - Логоса в каком бы смысле его не понимали: до-сократическом или философском, в смысле бесконечного божественного понимания или в антропологическом смысле, в гегелевском или постгегелевском значении. Во всех значениях фиксировалась неразрывная связь Логоса и фонемы. Голос является производителем перво-символов, имеет сущностное отношение к мышлению и непосредственно приближен к нему. Уже для Аристотеля устное слово является символом опыта мысли, а написанное слово является символом устного слова. Между бытием и мышлением задаётся отношение естественной сигнификации, а между мышлением и Логосом - отношение конвенциональной символизации. И первая же конвенция, которая будет связывать порядок естественной и универсальной сигнификации производится именно благодаря устному слову. В любом случае, голос максимально близок обозначаемому, определён ли он более строго как смысл или более свободно как вещь. Деррида именует западную философскую традицию логоцентричной, непосредственно связанной с фоноцентризмом. Абсолютное приближение голоса и бытия, привилегия звука - всё это становится характеристиками фоноцентризма, связанного с исторической определённостью смысла бытия, взятого в значении присутствия во всех формах своей исторической обусловленности: присутствия вещи в качестве её эйдоса, присутствия как субстанции, временного присутствия как момента "теперь", само-присутствия сознания, со-присутствия я и другого и т.д. Логоцентризм является содержимым онто-теологии, пребывает в границах метафизики присутствия, внутри самой философии. Деррида пытается характеризовать эпоху логоцентризма, хотя она и не имеет четких очертаний. С этой эпохой связано знаменитое различение между обозначаемым и обозначающим, которое напрямую связано с различением чувственного и рационального, разделяемого практически всеми метафизиками. Французский философ отмечает, что указанное разделение принято как наиболее очевидное даже теми лингвистами и семиотиками, которые верили в то, что научность их работ начинается именно там, где кончается метафизика. Лингвистическая наука безусловно должна покоится на этом разделении чувственного и рационального в знаке, как и на поддержании идеи о том, что обозначаемое способно "занимать своё место", как нечто интеллигибельное, до какого-либо выпадения во внешнюю сферу чувственности, которая всегда располагается на более низком месте перед лицом чистой интеллигибельности и абсолютного Логоса. Этот абсолютный Логос в средневековой теологии трансформировался в бесконечную творческую субъективность, а интеллигибельное лицо знака ( т.е. его обозначаемое ) поворачивается к слову и лицу Бога. Как утверждает Деррида, знак и божественное начало имеет одно и то же время и место рождения. Век знака, по-существу, является теологическим веком. Его исторические границы приобретают ясные очертания. Процедуры чтения и письма, техники производства и интерпретации знаков и текста получают второстепенный статус.

Высшая ценность устного слова в западной традиции обусловлена тем, что как говорящий, так и слушающий присутствуют в речевой деятельности одновременно. Временная или пространственная граница между говорящим, слушающим и самой речью отсутствует, поскольку говорящий слышит себя говорящим в тот же самый момент, когда его слышит воспринимающий. В устном слове мы знаем то, что подразумеваем, подразумеваем то, что говорим и ясно осознаем сказанное нами. Фактичность процесса понимания выступает идеалом западной культуры. Фоноцентризм связан с феноменом приближенности субъекта к самому себе, который в наибольшей степени выражается именно в особенностях голоса, поскольку он наиболее близок человеческому телу и неотделим от него. Нужно учесть, что самоприсутствие обнаруживается не в "реальном" голосе, а основано в голосовом принципе любого интроспективного состояния. Слышание себя говорящим выражает момент самоприсутствия с которым в западной философской традиции связывалось понятие "субъективности".

Письмо в западной философской традиции, по сравнению с устным словом, становится вторичной активностью. Письменное обозначающее всегда являлось чисто техническим и репрезентативным, не имеющим конституирующего значения. Недаром, по Аристотелю, устное слово - символ мыслительной деятельности, а письменное - символ устного слова. В процессе письма, писатель фиксирует свою мысль на бумаге, отделяет от себя, переводит её в сферу того, что может быть прочитано в будущем, даже когда уже автора не будет в живых. Поскольку лист бумаги можно отодвинуть в сторону, то записанное слово, в терминологии Платона, становится безответственным. Письмо сводится к вторичной и инструментальной функции, технике, обслуживающей язык человека говорящего, функции интерпретатора изначальной речи, свободной от всяческой интерпретации. В "Федре" истинное письмо, находящееся в душе, противопоставлено "чувственному" письму, письму в "буквальном" смысле этого слова. Книга Природы или Божественное письмо выступают в качестве метафоры во всех дискурсах, утверждающих привилегию Логоса. Деррида заостряет внимание на крайне интересном парадоксе: естественное, универсальное, интеллигибельное и вневременное письмо обозначается метафорой, а письмо чувственное, конечное, нежелательное выступает как письмо в буквальном, точном смысле этого слова. Последнее связывается с культурой, техникой и изобретением, искусственным воплощением, человеческой уловкой и хитростью. Однако, в данном случае, мы не имеем дело с простым перевёртыванием буквального и метафорического значения; мы сталкиваемся с проблемой определния "буквального" значения понятия письма как метафорического. В логоцентрической традиции, со времен Платона, истинное письмо в душе метафорически понималось как естественное, вечное и универсальное. По мнению Деррида существует выписанная метафорическая история, которая систематически воспроизводит контраст между божественным или естественным письмом и человеческим, конечным письмом. О прочности этой истории свидетельствуют многочисленные высказывания философов: " Эта книга природы написана на математическом языке" ( Галлилей ), "Читать в великой книге Природы " ( Декарт ), " ...и этот том природы заключает в себе великую загадку значительно в большей степени, чем какое бы то ни было рассуждение" ( Д.Юм ), "Мир есть рукопись Другого, недостижимая для универсального чтения" ( К.Ясперс ) и др. С XYII века, в период актуализации понятия "субъективности", существует два противоположных друг другу вида письма: письмо в метафорическом смысле, живое, естественное и божественное, которое в своем достоинстве уравнено с источником смысла, голосом самого сознания как божественного закона и репрезентирующее, вторичное письмо, которое истощает жизнь и обессиливает речь. Показательной фигурой, в этом смысле, для Деррида является Ж.-Ж. Руссо, который писал: "Библия - наиболее величественная из всех книг... Мы должны искать божественный закон не в нескольких разрозненных страницах, а должны обнаружить его в человеческом сердце, где Его рука соблаговолила написать этот закон". Естественный закон вписан не в разум, а в само сердце человека. Естественное письмо непосредственно объединено с голосом и дыханием. Его природа не грамматологическая, а пневматологическая. Это - священное письмо, которое максимально приближено к голосу Исповедания Веры, который слышат в моменты внутреннего самоуединения. Наше внутреннее чувство должно откликнуться на истинное присутствие божественного голоса. "Чем в большей степени я погружаюсь внутрь самого себя и советуюсь с самим собой, тем с большей степенью ясности я читаю эти слова в глубине собственной души: будьте справедливы и вы будете счастливы... Я не вывожу эти правила из принципов какой-то высшей философии, а обнаруживаю их в глубине своего сердца, написанные природой, буквами, которые никто не в силах уничтожить." ( Ж.-Ж.Руссо ) Крайне многочисленны свидетельства и в пользу единства голоса и предписания. Таким образом, существует хорошее и плохое письмо: хорошее и естественное начертано в сердце и душе, искусственное и извращённое непосредственно связано с телом. Все указанные модификации располагаются внутри платоновской диаграммы: письмо души и письмо тела, письмо мышления и письмо страстей. Постулируется необходимость возвращения к "священному голосу природы", который сливается с божественной надписью и предписанием. " Это было бы подобно природе, развернувшей перед нашими глазами всё своё великолепие и предложившей свой текст нашему рассмотрению... Я потому и закрыл все книги. Только одна открыта глазам всех людей. Это - книга Природы. В этой великой и возвышенной книге я узнаю как служить и поклоняться её автору." ( Руссо ) Все это приводит к выводу о том, что сама идея книги - это идея тотальности, которая не может быть таковой в отсутствии конституирующего обозначаемого, предшествующего всякому обозначающему, существующему до него и независимо от него в своей идеальности. Идея книги, соотнесённая с естественной тотальностью, глубоко чужда, по мнению Деррида, смыслу понятия "письма". Различение текста и книги связано с тем, что деконструкция книги должна обнажить поверхность самого текста. И это насилие деконструкции должно явиться ответом на насилие, учиненное западной традицией над смыслом и значением понятия "письма".